Несмотря на
растущую распространенность аукционной торговли, на протяжении всего XIX
в. аукционы, устраиваемые художниками для продажи собственных произведений,
были в Санкт-Петербурге чрезвычайно редки и слабо влияли на художественную жизнь.
Но состоявшийся в 1880 г .
аукцион картин В. В. Верещагина, уникальный как по объему продаж, так и по
вызванному им общественному резонансу, стоит особняком в истории отечественного
художественного рынка.
Предыстория
Верещагинского аукциона – единственного аукциона собственных произведений,
устроенного русским художником – вкратце такова. В 1874 г . в Санкт-Петербурге
(в марте), а затем в Москве (в сентябре) состоялись персональные выставки
В. В. Верещагина, на которых экспонировались картины и этюды, исполненные
художником во время военной службы в Туркестане (1867–1869) и его путешествия
по Средней Азии (1869–1870). Представленная коллекция, включавшая 121 картину и
122 рисунка, была целиком куплена П. М. Третьяков за неслыханную по меркам
российского художественного рынка того времени сумму – 90 тысяч рублей.
Решившись на эту сделку, Третьяков предполагал совершить щедрый меценатский акт
– передать свое приобретение в дар Московскому обществу любителей художеств
(МОЛХ) для будущего публичного показа в нераздельном виде. Однако план
Третьякова не осуществился по обыкновенным для русского общества
обстоятельствам – МОЛХ, за неимением достаточных средств, не смогло найти
подходящих залов, и, спустя некоторое время, вся коллекция вернулась к
владельцу. Тем не менее, эта небывалая по масштабам покупка не только вывела
Третьякова в первый ряд собирателей произведений отечественного искусства, но и
создала определенный прецедент, который долго оставался в памяти художественной
общественности.
Разумеется,
упомянутая покупка Третьякова сыграла важную роль и в судьбе самого В. В.
Верещагина, которому к моменту сделки было всего 32 года, и он находился только
в начале своей художественной карьеры. Совершив в 1874–1875 гг. многомесячное
путешествие по экзотической и почти неведомой русскому человеку Индии, а в
1877–1878 г. побывав на фронтах Русско-Турецкой войны, он к концу 1870-х гг.
создал впечатляющую живописно-графическую коллекцию и имел основания надеяться
на то, что созданные им «Индийский» и «Балканский» циклы также будут
приобретены целиком для публичного показа. Впервые художник показал эти циклы
на своих больших персональных выставках в Лондоне (лето 1879;
Саут-Кенсингтонский музей) и Париже (декабрь 1879 – январь 1880, Клуб
художников и литераторов на rue Volny;
отметим, что он стал первым русским художником, устроившим персональную выставку
в Париже).
Твердо
рассчитывая на масштабную продажу в России после запланированных на 1880 г . выставок в
Санкт-Петербурге и Москве, Верещагин отказался от коммерческих предложений в Западной
Европе – на первых страницах лондонского и парижского каталогов его выставок
указывалось, что работы ещё не завершенного Балканского цикла не продаются.
Готовясь к продаже, художник заранее сформулировал условие целиком сохранять
коллекцию, не выставлять ее в розницу и оставлять за собой право автора, а
именно: «право копировать, воспроизводить в гравюрою, фотографией и проч. Право
выставлять в Санкт-Петербурге, Москве и Европе» и не допускать посылку
приобретенных картин на выставки без его согласия[ii].
В течение 1879 г . Верещагин, находясь
за границей, вёл переговоры о продаже с представителями Императорского двора,
для чего в марте 1879 г .
прислал в Санкт-Петербург одну из наиболее выразительных и психологически острых
картин Балканского цикла «Пленные», рассчитывая, что ее покажут наследнику.
Одновременно – непосредственно и через В. В. Стасова, который был
доверенным лицом в его финансовых делах в России, – он начал переговоры с
Третьяковым, причём, ссылаясь на практику работавшего в Мюнхене отечественного
баталиста А. Е. Коцебу, установил на свои картины предельно высокие цены –
до 7 тысяч рублей за работы большого формата. (Отметим, что максимальная цена,
заплаченная Третьяковым за картину, к тому времени составляла 6 тысяч – во
столько обошлось ему известное полотно И. Н. Крамского «Христос в
пустыне», приобретенное в 1872
г . на 1-й выставке Товарищества передвижников).
Размышляя о приобретении ещё незаконченной и не виденной им Балканской
коллекции, Третьяков проявлял разумную осторожность. В одном из писем к Стасову
он писал: «<…> я могу определить на это дело не более 75 000, это – maximum
(и то с помощью брата моего) с рассрочкой на 5 лет. Мне кажется, если бы
Вас[асилий] Вас[ильевич] несколько изменил цену, так например: большой размер –
6 000, средний – 3 000, малый – 1 500, то стоимость коллекции из
20 картин приблизилась бы к предполагаемой мною цифре. <…> Убавка цены
<…> есть не оценка, а указание средства достигнуть цели»[iii].
Такое предложение Третьякова не удовлетворило Верещагина. В последовавших
письмах к Стасову (от 19 апреля и от 1 мая 1879) он делает в связи с этим
несколько нелестных замечаний в адрес коллекционера и заключает: «Цену
Третьякова мне нельзя принять, потому что (как я рассчитывал) не на что будет
жить, заплатить небольшие долги, которые у меня есть, и поправить дом»[iv].
Намеченные
сроки петербургской выставки приближались, а неопределенность с продажей
произведений обоих циклов не прояснялась. В письме к Стасову от 29 декабря 1879 г . Верещагин писал:
«Если никто не предложит мне хорошей цены, то я пущу с аукциона (в Питере же,
сейчас после выставки) сначала всю коллекцию, потом, коли не пойдет, отдельными
картинами. Тогда Павел Михайлович возьмет себе то, что ему понравится, но уж,
разумеется, по меньшей мере за двойную цену»[v].
13 января 1880 г . художник вернулся
из-за границы в Санкт-Петербург и плотно занялся устройством своей выставки,
которая открылась для публики в воскресенье 24 февраля в семи просторных,
специально декорированных малиновым плюшем комнатах дома наследников Маттисена
у Семеоновского моста (бывш. д. Безобразова; совр. адрес: наб. Фонтанки, д. 24;
в этом доме с 1860-х гг. проходили знаменитые «пятницы» Я. П. Полонского).
Как указывалось в объявлении в газете «Санкт-Петербургские ведомости», она
работала «ежедневно с 11 часов до четырех бесплатно, а с семи до десяти часов
вечера, при электрическом освещении г. Яблочкова, с платою по десяти копеек»[vi].
Электрическое
освещение залов в истории выставочной практики здесь было применено впервые.
Идея электрической подсветки картин, не только позволяющей продлить работу
выставки в вечернее время (что особенно важно в условиях петербургской зимы),
но и придававшей живописи дополнительную эффектность, давно владела
Верещагиным, который ещё за полгода до выставки (14 июня 1879) писал Стасову:
«Между нами: я хотел бы устроить впуск и по вечерам, с освещением П. Н.
Яблочкова, который теперь в Питере и с которым теперь можно было бы поговорить»[vii].
Примечательно, что 27 марта 1880
г . в Соляном городке, в одном квартале от дома
Маттисена, открылась 1-я Электротехническая выставка, демонстрировавшая новые
возможности в области электрического освещения, в частности, получившие к тому
времени известность в Европе дуговые осветительные приборы Яблочкова.
На выставке
Верещагина экспонировалось 139 этюдов и картин по итогам путешествия в Индию и
23 произведения, посвященные эпизодам Русско-Турецкой кампании. Здесь же были
показаны ученические этюды Сергея Верещагина – младшего брата художника, офицера,
погибшего в боях под Плевной[viii].
«Без
сомнения, – писали «Санкт-Петербургские ведомости» по случаю открытия выставки,
– найдутся в Европе художники, обладающие более тонким и изящным рисунком, чем
г. Верещагин; есть другие, которые, может быть более одарены творческой
фантазией или отличаются более блестящим колоритом, но мы положительно не знаем
ни одного современного живописца, который был бы в состоянии поспорить с г.
Верещагиным непогрешимой правдивостью своих изображений. Замечательна также
необыкновенная искренность в его отношении к тому, чтó он изображает. В
произведениях г. Верещагина везде виден не безучастный холодный наблюдатель с
верностью и беспристрастием фотографического аппарата переносящий на полотно
всё, что подвернется ему под руку, но человек в высшей степени гуманный,
глубоко сочувствующий радостям и страданиям своего ближнего»[ix].
Выставка
Верещагина вызвала в петербургском обществе оживленные споры и возобновила
острую полемику в прессе, начатую ещё в 1874 г . в связи с публичным показом
Туркестанского цикла. «Не все картины Верещагина равны – далеко нет, – писал
В. В. Стасов в ответ на резкие критические высказывания салонного
живописца и литератора Н. Л. Тютрюмова[x]
в Суворинском «Новом времени», – у него есть и посредственные картины, есть и
слабые – и публика их очень хорошо различает, хотя, конечно, никогда не
поставит в великий укор: где же виден художник, у которого в целом ряде
произведений (да ещё в такой громадной массе, как у Верещагина) все были, как
на подбор, только алмазы да жемчуга наивысшего калибра? Это дело просто
немыслимое. Но кто же у нас не чувствует всей великости Верещагинской выставки,
не имеющей себе ничего подобного не только у нас, но и во всей Европе? Ведь
лучшие современные живописцы войны, Нёвилли и Детайли, как ни высоко стали в
сравнении со всеми своими предшественниками (Орасами Верне и всеми остальными
без конца), но стоят ещё далеко от нашего Верещагина по глубокости и смелости
реализма»[xi].
17 марта по
высочайшей воле «балканская» часть выставки была перенесена в Зимний дворец и
на пять дней развешена в Николаевском зале для осмотра императором, наследником
и другими членами императорской фамилии (в эти дни публичная выставка в доме
Маттисена была закрыта). Показ картин Балканского цикла во дворце не дал ожидаемого
художником результата – официальные круги увидели в произведениях Верещагина
«профанацию войны», антиправительственную тенденцию и политическую сатиру,
несмотря на то, что подписи к картинам, заострявшие их идейное содержание, были
сняты (об этом распорядился вел. кн. Владимир Александрович ещё перед открытием
публичной выставки). Сам же художник во дворец не прибыл и позже объяснялся с
конференц-секретарем Академии художеств Исеевым: «Милостивый государь Петр
Федорович! Я поставил картины мои во дворце, но сам не счел возможным
показывать их Его Величеству, и в особенности, Наследнику Цесаревичу, потому
что избегал возможности быть в неловком положении, намеки на которое ясно
довелось увидеть»[xii].
Наследник же свое мнение по поводу батальных картин Верещагина изложил в письме
к А. П. Боголюбову после знакомства с каталогом выставки, который был
снабжен авторскими аннотациями: «<…> противно читать всегдашние его
тенденциозности, противные национальному самолюбию. <…> Жаль, что всё это
будут единственные картины в воспоминание самой войны 1877–1878 гг. и это всё,
что мы оставим нашему потомству»[xiii].
Неудача в
попытках продать как Индийскую, так и Балканскую коллекции целиком в одни руки
побудили художника начать распродажу произведений Индийского цикла с аукциона,
который прошел в залах выставки в субботу и воскресенье 29 и 30 марта под
руководством секретаря Комитета Общества поощрения художеств писателя
Д. В. Григоровича. Плата за вход на мероприятие была установлена в 10
рублей, причём сбор был определен в пользу общества «Красного Креста». Сам
художник на аукционе не присутствовал, поручив ведение своих дел писателю и
коллекционеру В. М. Жемчужникову – одному из авторов сочинений Козьмы
Пруткова.
«К
назначенному часу в помещении, где расположена была выставка произведений г.
Верещагина, – писали «Санкт-Петербургские ведомости», – собрался небольшой
кружок любителей и знатоков искусства, человек 60-70, в числе которых мы
заметили приехавших из Москвы, нарочно для аукциона, обладателей двух лучших в
Москве галерей гг. Третьякова и Боткина. <…> Аукцион начался в начале
второго часа. Первою шла небольшая картинка, означенная в каталоге № 81-м
“Горец из Бутана”. Она была приобретена г. Жемчужниковым с небольшой надбавкою
против означенной цены за 510 рублей. С легкой руки г. Жемчужникова аукцион
мало-по-малу оживился, и некоторые картины пошли за весьма высокую,
сравнительно, цену. Особенно значительные надбавки против назначенной
художником цены вызвали перлы индийского отдела: № 5-й «Главная мечеть в
Футепор-Секри», оцененная в 3 060 рублей и достигшая почтенной цены
7 000 рублей (приобретена г. Демидовым, князем Сан-Донато), № 7-й «Тадж –
гробница Великого Могола», оцененная в 4 000 рублей, пошла за 6 000
рублей (приобретена Базилевским), и № 2-й «Зал одного из приближенных Великого
Могола близ Агры» с 3 000 рублей дошла до 5 001 рубля (купил также
Базилевский). На большую картину «Великий Могол в своей мечети в Дели»,
оцененную в 25 000 рублей не нашлось покупателей»[xiv].
Детальное описание аукциона в несколько ироническом освещении дал брат
художника Александр, боевой офицер, служивший ординарцем генерала М. Д.
Скобелева, и литератор[xv].
В первый день
аукциона, закончившегося в пять часов вечера, было продано 45 картин на сумму
более 50 тысяч рублей, во второй – 56 картин на сумму свыше 65 тысяч. Общий же
итог продажи за два дня составил 126 658 рублей, а за вычетом процентов –
117 155 рублей. Среди наиболее активных покупателей, помимо вышеупомянутых
А. П. Демидова и Ф. И. Базилевского были В. А. Нарышкин (им были
приобретены картины «Хемис», «Дверь буддийской церкви» и «Ночь в Шрингапуре»
соответственно за 3 030, 2 500 и 2 500 рублей) и Б. И.
Ханенко (он купил, в числе прочего, картину «Наружный вид» за 2 000
рублей). Однако наибольшее число картин – 53 – приобрел П. М. Третьяков,
уплатив за них 60 620 рублей. В числе его самых дорогих покупок стала
картина «Мраморная набережная в Одепуре», оцененная автором в 1 500 рублей
и приобретенная после напряженной борьбы за 5 101 рубль. Стасов же в
письме к своему брату сообщал, что после аукциона Третьяков купил у художника
часть оставшихся картин на сумму более чем в 20 тысяч рублей.[xvi]
Примечательно,
что коммерческая предприимчивость Верещагина, продемонстрированная им ещё до
аукциона, вызвала волну ревности в петербургской художественной среде. За три
месяца до этого события (29 декабря 1879) И. Н. Крамской писал П. М.
Третьякову: «Я из породы Верещагиных. Во мне сидит великая гордость и
самомнение»[xvii].
Месяцем позже (9 января 1880) Крамской писал В. В. Стасову в связи с
выходом книги об Александре Иванове: «Вот у меня уже несколько лет сидит
гвоздем в голове мысль: что такое Верещагин? Не есть ли это Иванов, умудренный
опытом, что с людьми надо поступать, как с “подлою толпою”? Он как будто
говорит: “Нет, шалишь! Я не намерен умирать на соломе. Я тебя (публику)
поставлю сразу на свое место”. И вот разница в результате: Иванов за 300-400
этюдов и картин едва наскоблил 20 000 рублей, а Верещагин…»[xviii].
Реакция же
художественной общественности на описанный аукцион Верещагина была
преимущественно резко отрицательной. Так Крамской писал Третьякову: «Я ему
этого аукциона простить никогда не могу. Одна надежда на всесправедливое время.
Но эта надежда для личности, как Вы знаете, мало утешительна»[xix].
П. П. Чистяков в письме к тому же адресату выражал свое возмущение:
«Верещагин со своими картинами, со своим философским неважным мышлением и
аукционом надоел, как горькая редька; просто не художник, а делец на ярмарке»[xx].
В письме к другому московскому коллекционеру, К. Т. Солдатёнкову, Чистяков
высказался ещё резче «Каков аукцион верещагинский? Вот Вам и либерал и апостол,
философ! По-моему, просто череповской ловкач – (сыровар) и больше ничего.
Многие купившие его картины аристократы стыдятся объявить настоящую цену и
говорят только третью часть; так, например, заплатили 3 000 рублей,
говорят, что заплатили 1 200 и пр. Скоро же цена поднялась»[xxi].
«Сколько бы не шумели об аукционе г. Верещагина, – отвечал ему Солдатёнков, –
общий почти голос говорит, что это выгодная была для художника операция –
далеко превышала стоимость произведений»[xxii].
Самому
П. М. Третьякову позже пришлось объясняться с некоторыми художниками по
поводу слишком высоких цен, заплаченных им на верещагинском аукционе. В письме
к И. Е. Репину от 25 апреля 1883
г . он писал: «<…> на аукционе, как за карточным
столом, рассудок в пятки уходит, а потому и дал зарок на аукционы не ходить.
Тут <…> не просто аукцион был, а с весьма неблаговидной махинацией:
торговались на вещи не только действительные покупатели, а подставные –
Жемчужников, брат Верещагина и его приятели офицеры; так что многие вещи тотчас
после аукциона перепродавались с уступкой, а вещи, купленные Жемчужниковым,
теперь опять на настоящей выставке продаются!»[xxiii].
Годы спустя
М. В. Нестеров, приводя в своих мемуарах несколько эпизодов, ярко
характеризующих деловую предприимчивость Верещагина, писал: «Личность
В. В. Верещагина не имела в русском искусстве предшественников. Его
характер, ум, техника и принципы в жизни и искусстве были не наши. Они были,
может быть, столько же верещагинские, сколько, сказал бы я,
американизированные. Приемы, отношения к людям были далеко не мирного
характера, – были наступательные, боевые»[xxiv].
Пытаясь
оценить историческое значение персонального авторского аукциона В. В.
Верещагина 1880 г .,
приходится отметить, что, несмотря на впечатляющий коммерческий итог этого
мероприятия, оно не послужило полезным примером для петербургских художников и
не положило начало новой традиции в развитии петербургского художественного
рынка. Причины этого крылись в самом укладе отечественной художественной жизни,
а точнее – в сложившихся в среде художников и коллекционеров нравственных
преставлениях о продаже произведений искусства.
[i]
Впервые опубликовано: Северюхин
Д. Я. Аукцион В. В.
Верещагина в 1880 году // Антикварное обозрение. 2006. № 2. С. 30-35.
[ii] Переписка В. В. Верещагина и В. В. Стасова. Т.
2: С. 33.
[iii] Выдержка из письма Третьякова к Стасову приводится в
письме последнего к Верещагину от 4 апреля 1879 // Там же. С. 41-42.
[iv] Там же. С. 43, 50.
[v] Там же. С. 71.
[vi] Санкт-Петербургские
ведомости. 1880. 22 февр. (№ 53).
[viii] Каталог картин и этюдов В. В. Верещагина. СПб., 1880.
[ix] Санкт-Петербургские
ведомости. 1880. 25 февр. (№ 56).
[x] См.: Северюхин
Д. Я. Академик Никанор
Тютрюмов: К истории русского салона // Антикварное обозрение. 2008. № 2 (май).
С. 12-13.
[xi] Стасов
В. В. Оплевыватели Верещагина // Санкт-Петербургские
ведомости. 1880. 12 марта. (№ 72). Спустя три дня Стасов продолжил газетную
полемику по поводу искусства Верещагина: Ещё кое-что г. Суворину // Санкт-Петербургские
ведомости. 1880. 15 марта. (№ 75).
[xiii]
Письма Александра III к
А. П. Боголюбову / Сост. А. П. Новицкий. СПб., 1900. С. 13.
[xiv] Санкт-Петербургские
ведомости. 1880. 30 марта (№ 90). Приведенные в газете цифры о продажах
несколько расходятся с данными, которые сообщает в своих мемуарах брат
художника А. В. Верещагин.
[xv] Верещагин
А. В. У болгар и за границей 1881–1893. Воспоминания
и рассказы (продолжение очерков «Дома и на Войне»). 2-е изд. СПб., 1896. С. 150-151.
[xviii] Там же. С. 31.
[xxi] Там же. С. 109-110. Чистяков намекает на происхождение
Верещагина – известный своими сыроварами город Череповец Новгородской губ.,
ныне Вологодской обл.
[xxii]
Там же. С. 106.
Комментариев нет:
Отправить комментарий